— Ты отказываешь мужчине, поэтому его нельзя обвинить в том, что он взял Мехту. И кто ты такая, чтобы так говорить, когда сама ложишься с одним из грязных? Нет, с меня достаточно. Оставь меня. Я должен посоветоваться со своими старейшинами.
Покахонтас хотелось выбежать из помещения, но она заставила себя спокойно дойти до двери. Выйдя наружу, она опустилась на камень. Она не может выйти за Кокума, теперь, когда она узнала Джона Смита. Это невозможно. Но что же ей делать? Отец не только разъярен, но и непреклонен. Однажды он поддался ей, но теперь считает, что она злоупотребила его добротой и доверием. Если бы у нее был хоть один подходящий довод, с ним можно было бы договориться, когда он остынет. Он разумный человек, и ей всегда это удавалось лучше, чем другим, но она нарушила главный закон: дочери великого вождя не могут отдать себя никому, кроме выбранного им супруга. Они даже не могут насладиться приятным вечером в обществе путешественника, чужака, что позволялось всем остальным женщинам королевства. Она застонала. Она сделает все, что угодно, пообещает все, что угодно, лишь бы избежать свадьбы с Кокумом.
Если бы только она могла уехать, но нет такого места, где она могла бы скрыться. Ее знают везде. Может, Джон Смит приютит ее? Нет, уйдя к нему, она поставит существование всей колонии под угрозу. Она вдруг осознала, что действительно не знает, что сделает Джон Смит. Они провели вместе так мало времени, их встречи были бесценны и так полны жажды друг друга, что они редко обменивались более чем несколькими словами. Но ей придется сказать ему. Она сейчас же пойдет к нему и объяснит, что, возможно, никогда больше не увидится с ним. Как дочь правителя, она знала, что тот, кто стоит у власти, не может думать только о себе и своих личных желаниях.
Прилива не будет еще два часа, и чужеземцы ждут на своем большом каноэ. Женщины грузят на корабль кукурузу, и Покахонтас решила, что пойдет туда и сделает вид, что руководит ими. Но только ей придется выбрать окольный путь к воде, чтобы не попасться на глаза отцу.
Она побежала в свою комнату и быстро сбросила накидку из нежных перьев, натянула юбку из оленьей кожи, набросила накидку из меха куницы. Нежное тепло кожи умиротворило ее тело, горевшее от возбуждения. Направляясь к реке, она шептала молитвы Ахонэ и богу неба. Если бы боги могли подсказать, что ей делать!
Она скользнула в цепочку женщин, шедших к трапу с большими корзинами кукурузы, придерживая их у бедер. Когда она подошла поближе, то увидела Намона, своего сводного брата, который стоял на палубе. Она показала ему, что хочет подняться на борт, потом ухватилась за веревочную лестницу, дружелюбно брошенную одним из матросов.
Смит скрыл удивление, увидев ее, и подошел к ней. Он увел ее в безлюдную носовую часть корабля. Как только они остались одни, Покахонтас быстро поведала о том, что произошло, не упоминая о своем замужестве. Она никогда не говорила ему о Кокуме и была полна решимости не делать этого и впредь.
Смит задумчиво смотрел на реку. О чем он думает? И внезапно она пожалела, что пришла к нему. Что он может сделать? Рассказав ему о гневе отца, она только расстроила и встревожила его. Ему хватает забот со своими людьми.
После молчания, показавшегося ей вечным, он сказал:
— Твой отец очень хочет получить мечи, Покахонтас. Попробуем рискнуть. Он знает, как высоко мы ценим твою способность вести переговоры между нашими двумя народами. Мы попросим Ньюпорта направить твоему отцу послание, где будет выражена готовность заключить эту сделку, но только при условии участия Покахонтас, поскольку до этого она показала себя деятельной и заслуживающей доверия. А сейчас ты должна вернуться к отцу. Если ты уедешь с нами, он разгневается еще больше.
Покахонтас задумалась: «Он не знает, что мне придется быть с Кокумом, чтобы успокоить и обезоружить отца. Если бы я только могла сказать ему, но я не могу. Мне придется смириться, чтобы снова встретиться с ним в форте».
Почувствовав на своем плече руку Смита, Покахонтас повернулась к трапу. Она сделала это, чтобы не броситься ему на шею и не начать умолять забрать ее с собой. Едва заметным движением она попрощалась и пошла по отмытой деревянной палубе к своему брату, а сердце надсадно билось в груди. Пройдет, по меньшей мере, две ночи, прежде чем англичане пришлют за ней. Две ночи с Кокумом!
Все оказалось даже хуже, чем она думала. Кокум был как никогда добр и нежен с ней. Каждую ночь он уводил ее в постель под одобрительные взгляды ее отца и половины поселка. Каждую ночь он опытными пальцами касался ее напряженного, неподатливого тела, а в голове у нее бились противоречивые мысли. Она стучала в его грудь кулаками в приливе негодования и разочарования, пока ее здоровое тело не предавало ее и не откликалось на его умелые ласки. Каждое утро она просыпалась с твердым намерением уйти в форт, как только Смит пришлет за ней, и остаться там.
Но послание не приходило. Паухэтан устал отвечать на бесконечные, похоже, просьбы о провизии. Вместо того, чтобы выменивать мечи, он решил послать нескольких самых толковых воинов раздобыть их. Воины войдут в форт будто для мирного посещения, и тихо сделают свое дело, стараясь не возбуждать подозрений. В конце концов, король был в своем праве: все, что находится на его земле, принадлежит ему.
Когда Покахонтас узнала о новом плане, она пришла в отчаяние. Как же ей вернуться в форт? Она пыталась узнать у приближенных отца, не приходило ли из форта какое-нибудь послание. И с болью узнала, что колонисты просили сделать ее посредницей, но великий вождь был настроен сурово и против Покахонтас, и против тассентассов. Если один из чужих людей взял его дочь, он вполне может забрать у них несколько мечей.
Впервые в жизни Покахонтас была счастлива переселиться в женский дом. Она провела там на несколько дней дольше, чем требовалось, потому что ей нужно было время подумать, составить собственный план. Но чем дольше она рассматривала возможности побега, тем менее осуществимым он ей казался. Она не могла уйти, пока об этом не попросят тассентассы и отец не даст согласия. Она попала в ловушку.
Покахонтас ждала несколько недель. Все это время она старалась изо всех сил показать себя покорной дочерью. Она ненавидела свое двуличие, но чувствовала, что должна заставить отца поверить ей, чтобы, когда выпадет новый случай, отец опять поручил бы ей быть его посланницей. Задача ее облегчалась тем, что Кокум большую часть времени проводил на охоте и в сражениях с монаканами. И она, без малейших угрызений совести, истово молила бога неба, чтобы его сразила вражеская стрела.
Утешением тех дней для Покахонтас служила красивая белая борзая. Собака привязалась к ней с самого первого дня. Она кормила ее, а та бегала с ней в лес и следила за каждым движением. Люди знали, что, если показалась борзая, значит где-то неподалеку и Покахонтас.
Но способа избежать Кокума, когда он возвращался из своих охотничьих военных походов, не было. По ночам он не переставал наполнять ее своим семенем, казалось, с неослабевающей силой. Она спрашивала себя, не ублажает ли он Мехту днем? Они часто отсутствовали в одно время, но Мехта неизменно была с ней по-сестрински добра. Может, со временем он совсем уйдет к ней? Она каждое утро молилась богине Ахонэ, чтобы Кокум отдал все свое внимание ее сестре. Но что-то внутри подсказывало ей, что Кокуму нравится жизнь, которой он живет. Его изощренному желанию и чувственным пальцам мало было одной женщины.
Как-то Покахонтас остановила одного из гонцов отца и узнала, что Ньюпорт снова уплыл в начале сезона цветения. Вскоре после этого воины Паухэтана предприняли первую попытку украсть мечи и были тут же схвачены. Отцу донесли, что золотоволосый пришел в ярость и запер семерых воинов на территории форта. Когда же люди Паухэтана попытались освободить их, завязалась перестрелка, которую тассентассы выиграли. Колонисты научились держать мушкеты наготове, отвечали быстро и одержали верх подавляющим огнем. То, что тассентассы взяли в плен воинов Паухэтана, нанесло огромный урон его достоинству. Великий вождь узнал, что золотоволосый приказал высечь воинов, но их не убили, как поступил бы Паухэтан с любым своим пленником. Теперь же он лишился не только своих мечей, но и семерых воинов, и потеря терзала его. В его владениях если пленника не предавали почетной смерти или ему не удавалось бежать, остаток жизни он проводил в бесчестье.