Когда Покахонтас посоветовалась со своими друзьями в Энрико, те сказали, что их дети иногда болеют такой болезнью, но большинство их выздоравливает. Некоторое время назад в Джеймстауне заболели два человека, но зараза не распространилась.

В течение нескольких недель Покахонтас пристально наблюдала за Томасом. Она часто купала его, терла, пока он не начинал протестующе кричать. Лишний раз кормила его и молилась.

Когда появились первые бледно-желтые нарциссы, приготовления к путешествию усилились, Ролфы должны были отплыть в ближайшее время. Покахонтас собиралась взять с собой дюжину сопровождающих, включая Мехту и ее мужа Томоко. Когда Покахонтас смогла навестить отца, он сказал, что поездка отвлечет Мехту от ее горя, а перемена обстановки может поощрить ее и мужа родить еще детей. Покахонтас согласилась и сказала, что у нее тоже есть одна просьба — Памоуик. Великий вождь дал согласие, но скептически поджатые губы выражали его отношение ко всей этой затее. Он крепко прижал ее к себе на прощанье.

Покахонтас не сомкнула глаз в ночь перед отплытием в Старый Свет. Непривычная кровать в доме сэра Томаса в Джеймстауне, возбуждение, ожидание и неясный страх прогнали сон. Но, когда она увидела знакомые очертания «Трежера», отремонтированного и нагруженного товарами для путешествия в Англию, все ее сомнения улетучились. Пристань была заполнена людьми, пришедшими пожелать счастливого пути. Все, кто мог оставить работу, пришли сюда, чтоб прокричать юной принцессе, которая снова взяла на себя заботу о колонии: «Попутного ветра!» До самого последнего момента, когда корабль уже отдавал швартовы, Покахонтас надеялась увидеть отца или хотя бы его посланника. Во время ее последнего визита к нему ей показалось, что он хотел бы еще раз повидать ее перед отъездом. Ее острое разочарование смягчилось, когда на пристани она увидела Наху и Починса. Наха даже сама подумывала отправиться в Лондон, но Покахонтас знала, что она никогда не оторвется от Починса на такое долгое время.

Сэмюэл Эргалл вел корабль по широкой — в милю — реке под легким бризом, по спокойной ее глади. Когда повернули к устью реки на выход в залив, впередсмотрящий крикнул:

— Мелкие суда!

Все бросились к перилам. Впереди от одного берега до другого плотно стояли каноэ, как цепь ярких цветов. Покахонтас схватила за руку сынишку, который громко закричал от удовольствия при виде воинов в полной боевой раскраске, в боевых головных уборах, гремевших морским напевом. Великий вождь прибыл проводить их. Паухэтан не ступил бы туда, где живут тассентассы, но река принадлежала ему, и он отказался дать кораблю пройти, пока не попрощался с дочерью и внуком.

После первого ужина в море Дейл вынул письмо.

— Сэр Эдвин Сэндис прислал письмо, принцесса, в котором сообщает, что ваш старый друг Джон Смит напишет от вашего имени ко двору. Сэндис уверен, что король и королева захотят принять вас.

Волна гнева накатила на Покахонтас. «Я только начала путешествие, — подумала она, — и уже в ярости на себя. Я не могу позволить памяти вмешиваться в мою жизнь таким образом!» Она извинилась и вышла из-за стола, поднялась на тихо покачивавшуюся палубу и встала у поручней, глядя на светящуюся воду. «Я не хочу чувствовать себя загнанным зверем, — волновалась она. — Я должна найти в себе силы!»

Глава 25

Лондон, июнь 1616 года

Покахонтас нежилась в солнечном свете, падавшем на ее постель теплым озером. Прием, который оказывали ей на улицах, в комитетах парламента, на балах, наполнял ее ликованием. Казалось удивительным, что она так может нравиться людям. Покахонтас понимала, что не только она сама привлекала всех тех, кто завалил ее приглашениями, но и Новый Свет, который она представляла. Но все равно, так упоительно было чувствовать себя столь важной особой. Она испытывала удовлетворение оттого, что может предложить новую жизнь такому большому числу лондонских бедняков и бездомных, способствуя деятельности Виргинской компании.

Наступило утро третьего дня пребывания Ролфов и их свиты в Лондоне, в гостинице, предоставленной им компанией. Покахонтас потянулась, вспоминая, как поразил ее вид Лондона в первый же день, как только они сошли на землю. А теперь уже даже запахи не беспокоили ее так сильно. Они казались небольшой платой за возможность видеть возвышающиеся белые здания, расчерченные крест-накрест тяжелыми дубовыми балками, парки, утопающие в цветах и полные птиц, а главное, людей — болтливые, шумные толкающиеся толпы, заполнявшие улицы. Она полюбила эту суету — громыхание карет, окрики носильщиков, несущих портшезы, мычание скота, ведомого на рынок, резкие голоса уличных торговцев. Если Покахонтас начинало казаться, что все происходящее слишком невероятно, чтобы быть правдой, ей достаточно было высунуть голову из окна гостиницы «Белль соваж», чтобы сразу окунуться в водоворот звуков и движения на улице внизу. Она настолько увлеклась уличными сценами, что иногда на несколько часов забывала о том стуке в дверь, который боялась услышать.

Поначалу владелец гостиницы пугался слуг-паухэтанов, выглядевших в своих обычных одеждах несколько устрашающе. И кроме того, они чистили все, что попадалось на глаза, с такой яростью, что он вздрагивал при мысли, как бы эта сила не была использована в порыве гнева. Но когда исчезли мыши и крысы, он пришел к заключению, что в этих иноземных обычаях кое-что есть. Он сказал сэру Эдвину, что настолько привязался к маленькому сыну принцессы, что готов отдать свою гостиницу в полное их распоряжение, пока сэр Эдвин изволит платить.

Сэр Эдвин Сэндис приказал Покахонтас отдыхать утром подольше. Череда балов, приемов, сборов средств и общественных мероприятий в ее честь и в пользу Виргинии очень быстро вымотают ее, если она не побережет себя. Ему не было нужды напоминать ей, что на ее приезд сюда были затрачены время, усилия и деньги, и делалось это для привлечения в Виргинию поселенцев и акционеров. Она исполняла то, что он говорил, потому что ей очень нравился ее влиятельный, но обаятельный покровитель.

Она лениво вспоминала о шуршании и шелесте бального платья бледно-лилового цвета, которое было на ней накануне вечером, и о распорядителе, самым громким голосом возглашавшем их имена, где бы они ни появлялись: «Миссис Ролф, принцесса Покахонтас, и Джон Ролф, генерал Виргинии».

Она с удовольствием вспоминала восхищенные взгляды мужа, которыми он одаривал ее, когда она безупречно выполняла сложные фигуры бранля, слегка опираясь пальцами на атлас рукава принца Уэльского. Принц Чарлз забросал ее вопросами о ее отце и народе. Он был увлечен всем, связанным с Виргинией, и негодовал, что ему не разрешают отправиться в Новый Свет, чтобы увидеть все своими глазами.

— Мне говорят, что там пока небезопасно путешествовать, — сказал он, и на его приятном юном лице отразилось презрение к робости старших.

Покахонтас внезапно села в постели и резко откинула одеяло, вспомнив все, что произошло в тот вечер. Прием в своем городском доме, увешанном брюссельскими гобеленами, давал крупный вкладчик Виргинской компании сэр Томас Легг. Восторженные гости внесли значительные суммы, поглотив при этом горы холодной лососины и залив ее бесчисленным количеством графинов рейнвейна. Сидя за столом хозяина, Покахонтас наслаждалась клубникой со сливками и, верная долгу, слушала пухлого младшего министра иностранных дел, разместившегося справа от нее.

— В эти трудные для Виргинии времена вам посчастливилось выйти замуж за одного из нас. Остальные ваши люди могут оказаться не столь защищенными.

Министр, говоря, улыбался, но в его голосе проскальзывала железная нотка, говорившая о серьезности его предупреждения.

Весь остаток вечера, пока ей представляли разных людей, замечание министра вновь и вновь звучало в ее голове, но когда позже, в гостинице она обсудила его с Джоном Ролфом, он назвал все это пустой болтовней. Однако же она не могла оставить без внимания такого рода слова и решила, что следующий день наведет на этот предмет разговор с сэром Эдвином.